Всего мгновение на лице Апаулины ничего не отражалось.
А затем она улыбнулась и сказала:
— Красивый.
Он отшатнулся. Сердце едва не выпрыгнуло из груди. Неужели она не видела его обезображенного лица, покрытого рябью шрамов и изрытой воронками плоти?
Он увидел ручное зеркальце, лежащее на рабочем столе Апаулины, и бросился мимо нее, чтобы поднять его перед собой. Изображение, которое он обнаружил там, проплыло перед его глазами: размытое пятно, которое превратилось в лицо. Его лицо... каким оно было до того дня и выплеска кислоты из маленькой коричневой бутылочки. Его лицо… целое и, да, красивое. За исключением того, что он не мог видеть правым глазом, хотя в зеркале он был блестящим и живым. ДеКей знал, что это была иллюзия… мираж… обман разума. Он видел то, что хотела увидеть Апаулина. Видел то, что она сказала ему.
Красивый.
Почему-то смотреть на себя прежнего в зеркале было страшнее, чем видеть свое обезображенное лицо. Ему казалось, что он теряет рассудок. Или же Корбетт был прав насчет этого острова — у него была сила искажать разум, и вот доказательство. Он искажает не только разум ДеКея, но и разум Апаулины. И, вероятно, всех здесь, включая короля Фавора.
Пока эти мысли крутились в его мозгу, отражение начало меняться, правая сторона лица посерела, кратеры и шрамы показали себя, растекаясь, как струйки чернил по потрескавшемуся пергаменту. ДеКей тут же отложил зеркало и отчаянно прижал маску к лицу.
Он направился к выходу, пройдя мимо женщины и собираясь пойти… он понятия не имел, куда.
— Останься! — крикнула она ему, но он вышел за дверь на отвратительно жестокий солнечный свет под злое лазурное небо, пронзенное серпантином вулканического дыма.
Он встал в тени и снова застегнул маску.
Он брел и брел по улицам, но, куда бы ни заносили его ноги, там не было спасения. Был только остров.
Разум ДеКея пребывал в смятении. Все казалось сказочным, туманным, сухой горячий воздух окрашивался красным. ДеКей услышал одиночный звон колокола со стороны дворца. Пока он эхом разносился по округе, город затихал: торговцы, мимо которых он проходил, замирали и прерывали разговоры. Теперь это место походило на ярко раскрашенную картину, написанную то ли гением, то ли сумасшедшим.
Наконец, сбитый с толку и тяжело дышащий, ДеКей оперся на каменистый край колодца. Он вглядывался в воду, рассматривая свое отражение в маске.
Остров, — подумал он. — Что еще там говорил Корбетт? Мы все окажемся под его влиянием… поглощенные… будто в желудке зверя. Нас будут переваривать… косточка за косточкой, пока ничего не останется.
Такой ли была судьба, ожидавшая его впереди?
Внезапно чья-то рука коснулась плеча ДеКея. Он испуганно поднял голову, его здоровый глаз прищурился от резкого солнечного цвета. А рядом с собой он увидел улыбающееся лицо своего отца.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. НЕМЕЗИДА
Глава тридцать четвертая
— Что ты думаешь об этой?
— Хм… ну… маловата в плечах, а зад тяжеловат. Также мне кажется, что предплечья немного коротковаты для общего телосложения. По крайней мере, по нашим стандартам. Мое мнение: пас.
— Мое тоже. — Рубен ДеКей похлопал сына по плечу, прежде чем отпустить его. — Давай, впереди еще много всего.
Кодлкатт, аукционист в белом парике с большим выпирающим животом в своих слишком узких бриджах и кричащем малиновом жакете, занял свою кафедру на вершине стенда в аукционной яме. Лошадь, которую Мак ДеКей только что оценил — кобыла с громким именем Файрболл — недовольно фыркнула. Ее куратор расхаживал взад-вперед, пока около пятидесяти других посетителей, собравшихся на деревянных скамьях, делали свои заметки и высказывали мнения.
Кодлкатт несколько раз стукнул молотком (Мак тут же с коротким смешком вспомнил, как в прошлом году головка молотка отлетела от рукояти и угодила прямо в лоб агенту лорда Рингольда Мейзела, который теперь благоразумно сидел подальше) и начал аукцион.
Сначала, как всегда, шло перечисление характеристик Файрболл: ее возраста, веса и достижений — поскольку за последние пять сезонов скачек в Мидлендсе она заняла первое место дважды, сейчас ее выставляли за самую высокую цену. Среди тех, кто собрался в этом аукционном доме для лошадей, расположенном к югу от Кройдона на окраине Большого города, были некоторые представители клеевого бизнеса, которые пришли не только в поисках хорошего скакуна, но и надеялись совершить парочку-другую выгодных сделок. Пять минут спустя после того, как хриплые кошачьи вопли Кодлкатта перестали вытягивать из постоянных коневодов дополнительные фунты, одному из производителей клея досталась злополучная Файрбол за полкроны.
Следующим лотом был еще один негритянский самец размером чуть меньше идеального по кличке Бобтейл. У него был довольно большой послужной список из двух побед, четырех призовых мест и множества выступлений за два сезона. Он был рожден великим чемпионом Икарусом. И все же, это был не тот жеребец, какого искали ДеКеи. От возможного будущего у ДеКеев Бобтейла избавил стук молотка и выигрышная ставка в шесть фунтов от агента Эрла Клаудуэйта Фитчетта.
Мак искоса взглянул на отца. Старик — в октябре прошлого года ему исполнилось сорок четыре — был в своей стихии. Рубен слегка наклонился вперед, его темно-карие глаза глядели цепко, но на лице было выражение расслабленного удовольствия. Он и его сын — оба мужчины удивительной красоты — ожидали хорошего сезона, не только от выигрышей, которые могли посыпаться на них — им доставляла удовольствие сама работа с лошадьми. Они любили наблюдать, как их правильно тренируют, исправляя ошибки других заводчиков и тренеров. На этом аукционе они намеревались найти животное, веру в которое утратили другие. Они хотели дать ему возможность снова обрести веру, славу и будущее в «ДеКей Энтерпрайз».
Мак втянул воздух. Пахло плодородной землей с грязной площадки аукционной ямы, дымом из трубок, которые усердно курили многие наблюдатели, и чудесными ароматами промасленной кожи и свежевымытой конины. Он и его отец посещали эти аукционы, проводившиеся за два месяца до начала сезона в мае, столько, сколько он себя помнил. Обычно они уходили с одним или двумя многообещающими скакунами. Их радовала не только грядущая слава, но и сама возможность спасти животное, списанное со счетов из-за небрежных или жестоких тренировок, и вернуть к жизни его благородный характер.
Маку только что исполнилось двадцать, и в декабре он с отличием окончил знаменитую и очень дорогую Академию Эмброуза по специальности финансы. Он уже помогал своему отцу в семейном бизнесе по изготовлению свечей и масляных ламп и теперь был готов начать свой собственный жизненный путь. В его жизни было много танцев и вечеринок с подходящими семьями. Он ухаживал за парой девушек, но сам больше был сосредоточен на том, чтобы быть хорошим и услужливым сыном, поэтому жил в поместье ДеКеев, расположенном на холмистой местности между Лондоном и Сент-Олбенсом.
Он обладал величайшей роскошью молодости — временем, и не спешил покидать отчий дом. Он знал, что в один печальный день после смерти своего отца унаследует его бизнес, а пока ему доставляло радость вместе с Рубеном работать с лошадьми, которыми они владели.
Пятнадцатого мая планировался первый день скачек на частной трассе в поместье лорда Пеннингтон-Гривза. Скачки обещали быть знаменательным и радостным событием вне зависимости от того, выиграет ли какая-либо лошадь «ДеКей Энтерпрайз» или нет. Искусство и красота сами по себе заставляли отца и сына встречать утро этого знаменательного дня с трепетом, а также тратить несколько тысяч фунтов на роскошные конюшни, опытных тренеров, жокеев, оборудование, корм и на все остальное, необходимое для успеха.
— Какая красавица, — сказал Рубен, когда в яму ввели лоснящуюся мускулистую лошадь, серую в яблоках и в черных леггинсах. Крикливый Кодлкатт сообщил, что это животное — четырехлетняя кобыла по кличке Мисти Морн, происходящая от великой линии Дамы Долли и Траша, и что Мисти Морн в прошлом сезоне побеждала в Оуксе и Парментере и занимала почетные третье и четвертое место в Браунбрайаре и Хэмптон-Хилл.