— Боже! — выпалил ДеКей. — Как это возможно?

Она снова нахмурилась и покачала головой.

ДеКей указал на свой рот.

— Английский. — Затем он сделал движение рукой открытой ладонью вверх, как бы задавая вопрос.

Апаулине потребовалось мгновение, чтобы понять, и она снова заговорила с заметным усилием:

— Да, — выдавила она. — Говорить на это. Немного.

— Немного — это уже достаточно хорошо! — Он увидел непонимание на ее лице и понял, что должен говорить как можно медленнее. — Немного, — повторил он, и она кивнула. — Кто вас научил? — спросил он, а затем снова попытался упростить в ответ на ее пустой взгляд. — Английский. Кто на нем говорит?

Блеск в глазах Апаулины сообщил ему, что он добился успеха. По крайней мере, в этой маленькой фразе.

— Старый отец, — ответила она.

— Где он?

— Эээээ, — протянула она, очевидно, формулируя более-менее разумный ответ. — Здесь нет. Я говорить… исчез. — И тут же исправилась: — Умереть.

— Он обучил вас?

— Обучить? Ой… учить меня, да. Немного.

Это откровение озадачило ДеКея. Старый отец. Может, дедушка? Кем бы он ни был, он достаточно хорошо знал английский, чтобы обучить свою внучку. Но откуда этот человек знал язык? И снова все вернулось к вопросу о том, как король Фавор и Фрателло так быстро и свободно овладели английским.

— Ваш старый отец родился здесь или где-то еще?

Она покачала головой, не в силах понять.

— Вы родились здесь? — снова попробовал ДеКей. — На Голгофе?

— Голгофа, — ответила Апаулина. — Здесь.

Он не знал, полностью ли она поняла, о чем он пытается спросить, но, глядя на нее в солнечном свете, льющемся из окон за его спиной, он снова был поражен тем, как она напоминает ему ту, другую… как она могла бы выглядеть, если б действительно пережила это испытание. Выжила ли она? Он понятия не имел и не позволял этим мыслям вторгаться в свою память много лет. Теперь эти воспоминания казались такими свежими, что напомнили ему незаживающую рану. А здесь, рядом с этой женщиной рана становилась все глубже и болезненнее с каждым ударом сердца.

Пришло время отступить, ибо то, что однажды было утрачено, не вернуть снова. Эта Апаулина — не Дженни. Безусловно, сейчас ДеКей был в другом мире, где Дженни больше нет. Пора было уходить.

— Не говорить англицки, — сказала Апаулина, — долго. Сильно долго.

Она коснулась игриво приподнятого уголка своих губ — таких же, как у Дженни, — как бы, извиняясь за недоразумение.

ДеКей кивнул. Он взглянул на Таури, которая пристально наблюдала за ним, а затем снова на женщину.

— Я приду за своим пиджаком через несколько дней, — сказал он, зная, что она не поймет. Но ему жизненно необходимо было закончить эту встречу.

Он повернулся, чтобы уйти, но…

— S'il vous plait, attendez! [35]

Он остановился, чтобы посмотреть на нее. Апаулина подняла руку и коснулась своей правой щеки.

— Это… — сказала она, мучительно подыскивая слова. ДеКей смотрел на нее, чувствуя, как его сердце сжимается от боли. Наконец, она нашла слово. — Красивый.

Она о маске, — понял ДеКей.

Как можно скорее он развернулся и побежал прочь.

Глава двадцать восьмая

Рыбак, вернувшийся домой с моря!

Идя вверх по холму со своими уловом из трески, макрели и небольшого осьминога, перекинутым на веревке через плечо, Хадсон Грейтхауз наслаждался жизнью. Во рту все еще ощущался вкус апельсина, выменянного в гавани, потемневшая кожа за прошедший день с жадностью впитала солнечный свет, прохладный ветер и средиземноморскую соль. Все его чувства буквально пели о благодати жизни.

Это был хороший день, хотя и долгий. Лодка плыла в порт в сумерках, когда вдруг наткнулась на серебристый косяк рыбы примерно в четырех милях о берега. Раздались радостные крики: «Shurrah! Shurrah!» — и удочки были заброшены в море. Пусть сети и были полны улова, капитан Атаназку позволил рыбакам повеселиться в награду за то, что они сделали так много заготовок для poco salati [36]  и обеспечили buone catture, compagni miei [37] !

Воистину, прекрасный день.

Факелы и лампы освещали город, потому что безмятежная темнота уже подступила к его границам. Над головой сияли звезды, воздух был теплым и приятным. Поднимаясь на холм ко дворцу, Хадсон чувствовал себя членом королевской семьи. Вдруг он услышал тихую музыку, которую, похоже, исполняли на лютне где-то в отдалении. Кто-то музицировал, глядя на море, сверкающее в свете полной луны.

Несмотря на блаженство, маленькая заноза вдруг вторглась в счастливый разум Хадсона: выберутся ли они когда-нибудь с этого острова? Он перестал думать об этом, потому что не видел ничего полезного в пустопорожних страданиях. По его мнению, это место сильно отличалось от любой тюрьмы. Погода была великолепной, а рыбалка прекрасной. Он был волен делать все, что ему заблагорассудится, а еще здесь не нужны были деньги! Пока он привозил морепродукты и обменивал их на то, что ему нужно, он был богаче, чем когда-либо в Нью-Йорке. А капитану Атаназку, очевидно, нравилось, что в его команду поступила пара сильных рук, которые помогали вытаскивать сети. Так что же здесь плохого? Ей-богу, это место не было похоже на тюрьму.

А если он больше никогда не увидит Нью-Йорк? Не прогуляется по Бродвею с Эбби Донован? Не напьется и не наестся до отвала в одной из городских таверн и не пойдет шататься по опасным районам, где люди могут впиться друг другу в глотки? Не наступит в конский навоз и не будет вынужден отскакивать в сторону на улице, чтобы не попасть под колеса проезжающей мимо повозки?

Хм… разве этот остров — тюрьма? Нет, он так не думал. С каждым днем ему все больше казалось, что он попал в рай.

Продолжая свою прогулку, Хадсон вдруг заметил какое-то движение слева от себя. Кто-то двигался в тени быстро и незаметно, и это мгновенно пробудило все спящие до этого момента инстинкты Хадсона. Он сосредоточился на дороге, однако краем глаза продолжал наблюдать за тем, что происходило слева. Вскоре он снова уловил движение: кто-то шел за ним по пятам, и в какой-то момент его выхватил свет ближайшего факела. Хадсон задумался, зачем кому-то преследовать его. Возможно, кто-то решил украсть у него рыбу?

Когда движение повторилось в третий раз, Хадсон остановился перед ближайшим фонарем и повернулся к своему преследователю.

— Выходи, — сказал он, понимая, что по-английски здесь могут не понять, но он решил, что его тон говорит сам за себя. — Давай! Покажись.

Несколько секунд никакого движения не было. А затем кусочек темноты выступил из тени, и в мерцающий свет вышла человеческая фигура.

— Hej, gudden, — сказал Бром Фалькенберг.

— Бром! Какого черта ты идешь за мной хвостом? Да еще и прячешься!

— Прячусь? Вовсе нет. Я видел, как ты начал подниматься на холм, и подумал, что могу перекинуться с тобой парой слов.

— В таком случае надо было просто подойти ко мне вместо того, чтобы… — Хадсон замолчал, потому что увидел бисеринки пота на побледневшем лице Брома, а его голубые глаза казались запавшими, под ними пролегали заметные темные круги. Улыбка на его лице сейчас выглядела поистине жутко. — Ты болен? — спросил Хадсон.

— Болен? То есть я не только скрываюсь в тени, но еще и больной? — Улыбка превратилась почти в гримасу. Хадсон думал, что его бывший сослуживец вот-вот заскрежещет зубами. — Старина, ты меня оскорбляешь.

— Я не хотел тебя оскорбить. Мне просто интересно… ладно, забудь. Так чего ты хотел?

— Просто поговорить минутку, вот и все. Просто поговорить.

Хадсон заметил, что Бром беспокойно озирается по сторонам, как будто кто-то крался за ним в темноте.