— Мне это неизвестно, — нехотя ответил Фрателло. — Но мне сказали, что оно прибыло на рассвете.

— Они сойдут на берег?

— Я так понимаю, на берегу они уже побывали. На самом деле, кто-то говорил мне, что одним из них был Корбетт.

— Мэтью? Он сейчас на корабле?

Фрателло бросил на ДеКея взгляд, полный нескрываемого раздражения.

— Я знаю ровно столько же, сколько и вы. То есть, практически ничего. Я знаю, что их маленькая лодка называется «Buon Vento [69] ». Она принадлежала Сильвио Росси и была построена совсем недавно! Ее украли с причала! Кроме того, сегодня утром пропала и «Амика». Так что лучше вы расскажите мне, что здесь происходит. У вас есть еще какие-нибудь вопросы?

— Есть, — решил сказать ДеКей. — Звона колокола… не было сегодня утром. Это значит, что кто-то уже выбрал красную раковину?

— Да. Вчера поздно вечером.

Он должен был задать следующий вопрос.

— Кто ее выбрал?

Фрателло резким движением закрыл подзорную трубу.

— Тот, кому это уготовала судьба. Наш обычай запрещает мне раскрывать имя до того, как оно будет провозглашено завтра утром. Послушайте меня, сэр… вы не имеете к этому никакого отношения. Вы понимаете меня? Вы еще не являетесь гражданином. И не станете им до тех пор, пока не пройдет год с того момента, как вы ступили на землю Голгофы. Эта дата отмечена в моей книге. Поэтому ни один из наших ритуалов вас не касается.

— Вы не можете хотя бы сказать мне номер?

— Не могу и не буду. А теперь лучше займитесь своими делами… какими бы они ни были.

— Я умоляю вас, — протянул ДеКей. — Пожалуйста! Если я еще не гражданин, то и обычай на меня не распространяется. Кто пострадает от того, что я узнаю имя?

— Пострадает наша история, — возразил Фрателло. Его глаза, вокруг которых собралось множество морщинок, заискрили гневом, губы покривились. — О, я понимаю, почему вы так взволнованы! Почему я раньше этого не понял? Очень хорошо. Я скажу вам только одно: красная ракушка была выбрана одной из наших швей.

Эти слова ударили ДеКея наотмашь.

— Вы лжете, — выдохнул он.

— Я отвечаю на ваш вопрос, сэр.

— Это была Апаулина?

— Больше я ничего не скажу, и вы не приглашены на нашу церемонию.

— Я вам не верю! Это не может быть она!

— Имя назовут завтра. Но если вы осмелитесь присутствовать на нашей церемонии, — с твердостью в голосе произнес маленький человек, — то вас закуют в кандалы, посадят под замок и будут держать так, пока король Фавор не смилуется над вашим высокомерием. — Он одарил ДеКея жестокой и кривой улыбкой. — Признаюсь честно, мне доставило бы удовольствие видеть, как вас, англичан, доставят в подобающее место на острове.

— В каком смысле?

— В том смысле, что вас не мешало бы научить повиноваться нашим обычаям и указам короля Фавора. — Фрателло снова обратил внимание на корабль. Фигуры поднимались по веревочной лестнице и, похоже, поднимали кого-то на носилках. — Любопытно. Что же дальше? — Он резко повернулся к ДеКею. — У вас еще что-нибудь?

ДеКей покачал головой, чувствуя себя сокрушенным. Его вдавливала в землю огромная тяжесть, навалившаяся на плечи. Его шаги вверх по склону были медленными и тяжеловесными. Он вернулся в свою комнату, сел на стул в углу и подумал, что без власти и денег он ничто.

Апаулина. Дженни.

Одна была старше и находилась под угрозой, вторая, вероятнее всего, была давно потеряна: после того, как Дарра Мажестик продала ее в возрасте шестнадцати лет в дом Баттерси, он больше никогда ее не видел. Он пробовал спрашивать о ней, но это ни к чему пре привело, потому что люди и лица в этом бизнесе слишком часто менялись. К тому же у него было слишком много своих дел…

Фрателло лжет, — подумал ДеКей. — Да, он лжет. Он сделал это, чтобы задеть меня, потому что знал, что я питаю к Апаулине интерес. Он точно лжет.

А если нет?

Фрателло сказал, что ракушку выбрала одна из швей. Это могла быть не Апаулина. Скорее всего, это не Апаулина.

И все же…

Лихорадочно дыша, ДеКей уставился на дальнюю стену. Он спрашивал себя, что может сделать, и не находил ответа. Стены будто надвигались на него. Сама комната стала его врагом, ожидающим его скорой смерти. Он хотел встать со стула, но не смог этого сделать: тело отказалось подчиняться командам мозга. Он чувствовал, что тонет, как в трясине, а сам воздух выворачивал его кости. Посреди этой борьбы с силами, пытавшимися задушить его и разорвать на части, он в ужасе звал своего отца, но из-под маски не доносилось ни звука.

Он сидел и смотрел в стену, здоровый глаз не мигал, фальшивый мерцал бесполезным золотом.

За городом Мэтью на своей украденной лошади проехал мимо ферм и плодородных полей кукурузы, бобов, помидоров, табака и прочих зараженных испарениями продуктов к перекрестку. Одна тропа повернула на северо-запад, а другая изогнулась на восток, он выбрал восточную, которая спускалась через участок густого леса и снова изгибалась в северо-восточном направлении.

За поясом бриджей у него был спрятан заряженный пистолет, а на левом плече был закреплен кожаный ремень, на котором висел короткий изогнутый меч в ножнах. Мэтью решил, что такое оружие лучше подходит для рубки, а не для колющих ударов. Раз уж оно помогло монгольским ордам Чингисхана завоевать большую часть Азии и Европы, оно могло сослужить хорошую службу и здесь — против одного клыкастого монстра, рожденного из кошмара короля.

Мэтью был смертельно напуган и не знал, чего ждать от этого путешествия.

Тем временем дорога все продолжалась. Небо начало окрашиваться в красный цвет, пронизанное клочьями тумана, которые висели на деревьях, подобно прогнившей ткани. Пройдя еще немного, Мэтью с растущим трепетом заметил, что некоторые деревья совершенно облысели. Похоже, чем ближе он подбирался к другой стороне острова, тем мертвее был лес. Теперь сухие остовы деревьев тянулись по обе стороны от дорожки, стволы чернели, как от огня, либо покрывались пепельно-белыми пятнами — похоже, это была какая-то ботаническая болезнь. В этой картине запустенья не пели и не летали птицы. Здесь царила тишина.

Мэтью подумал, что стоит повернуть назад во имя собственного здоровья, но любопытство подстегнуло его идти дальше, потому что лес начал отступать, уступая место красным камням с острыми краями, нагроможденным так, как будто рука великана бросала их, играя в кости. Вскоре лес полностью исчез, как и тропа. Остались только нагромождения красных и коричневых камней в причудливых образованиях, некоторые торчали из песчаной поверхности, как огромные кинжалы... а впереди красная завеса, которую можно было увидеть из города, колыхалась слева направо в пределах его поля зрения.

Внезапно раздался раздирающий нервы рев голгофа, звук, который был настолько громким и близким, что заставил лошадь в страхе встать на дыбы. Мэтью с трудом удалось остаться в седле. Даже когда чудовищный звук стих, лошадь продолжала метаться. Мэтью не хотел об этом думать, но знал, что, если он упадет из седла на эту каменистую почву, это будет означать для него конец. Поэтому он спешился на мягкую поверхность из коричневого песка и схватил поводья, чтобы вести лошадь вперед, к красной стене.

Войдя в область испарений, он почувствовал, как щиплет глаза. Пары клубились вокруг него, как будто он попал в написанную сумасшедшим картину, изображавшую пропитанный кровью лондонский туман. Он сделал три шага вперед, когда голгоф взревел снова. Панический рывок — и лошадь высвободилась из хватки Мэтью, тут же развернувшись и помчавшись к дому. Вскоре лошадь исчезла за плотной стеной красных миазмов.

Итак, Мэтью остался один.

Точнее, здесь был только он… и голгоф.

Вскоре он осознал, что и это не совсем так, потому что вскоре слева от него проступила фигура.